| Для 1995–1997 гг. стало также характерным использование различных нестандартных методов приватизации: залоговые аукционы, передача федеральных акций регионам в качестве покрытия федерального долга, конвертация долгов в ценные бумаги и др. Это связано со многими факторами:
- фактический провал денежной приватизации 1995–1996 гг. (прежде всего отсутствие спроса на большинство продаваемых пакетов);
- совпадение интересов правительства (пополнение доходной части бюджета любыми методами) и ряда банков (захват контроля в некоторых промышленных и добывающих корпорациях с минимальными издержками);
- наличие огромной задолженности предприятий бюджету и друг другу;
- развертывание новой войны за собственность между крупнейшими финансовыми и промышленными группировками России.
Практика проведения залоговых аукционов конца 1995 г. хорошо известна. Хорошо известны скандалы, сопровождавшие большинство из этих сделок. Вне зависимости от юридической «оболочки», эти аукционы представляли собой в значительной степени завуалированный самовыкуп пакета акций предприятиями либо прямую неконкурентную продажу пакета акций заинтересованным банкам. Вместе с тем целый ряд судебных разбирательств и проверок легитимности этих сделок в 1996–1997 гг. не позволяет делать каких–либо выводов о нарушениях правового характера, допущенных в ходе залоговых аукционов и последующей продажи предмета залога. Это, тем не менее, дает основания не столько для выводов о прозрачности состоявшихся сделок, сколько о несовершенстве имевшейся на соответствующий момент нормативно–правовой базы.
По истечении установленного срока (1 сентября 1996 г.) залогодержатель был вправе реализовать на рынке имеющийся у него пакет акций. Очевидно, что практически все залогодержатели были заинтересованы получить данные пакеты в собственность и при этом минимизировать соответствующие финансовые затраты. Наиболее предпочтительным вариантом стала квази-открытая продажа заложенного пакета акций и приобретение его в собственность через аффилированных лиц. К началу 1998 г. этот вариант уже использован в отношении пакетов акций нефтяных холдингов «ЮКОС» (45% вначале и 33,3 % после «разводнения», квалифицированный контроль банка «Менатеп»), «Сиданко» (51 %, контроль ОНЭКСИМбанка), «Сибнефть» (51 %, формально «Нефтяная финансовая компания»), «Сургутнефтегаз» (40,12 %, фактический самовыкуп эмитентом), «Лукойл» (5 %, фактический самовыкуп эмитентом), а также РАО «Норильский никель» (38 %, контроль ОНЭКСИМбанка).
Пожалуй, наиболее бесконфликтно прошли продажи заложенных пакетов акций НК «Сургутнефтегаз» и «Лукойл», являвшиеся тривиальным самовыкупом акций компаниями–эмитентами через посредничество управляющих компаний их пенсионных фондов. Во всех описанных случаях также обращает на себя внимание крайне малое превышение стартовой цены и, соответственно, незначительная выручка государства. Главные причины этого – отсутствие реальной конкуренции, «договорной» характер ряда аукционов, неудовлетворительно сформулированные требования и условия приватизационных сделок.
В определенном смысле сложившаяся общая ситуация повлияла и на быстрое (по сравнению с прежней практикой) прохождение по всем необходимым инстанциям нового закона о приватизации. Правительство, акцентируя внимание на доходах от «индивидуальных проектов» (условия которых фактически устанавливаются исполнительной властью), не пошло на очередную конфронтацию с Думой по поводу общих рамок приватизационного процесса. Формальный запрет на приватизацию земельных участков предприятий (вернее, обычная отсылка на другие федеральные акты) также не стал камнем преткновения, ибо указанный процесс по–прежнему может осуществляться по соответствующим указам Президента.
Официально новый закон – «О приватизации государственного имущества и об основах приватизации муниципального имущества РФ» (№ 123–ФЗ, подписан Президентом РФ 21 июля 1997 г.) – вступил в силу со 2 августа 1997 г. Среди основных новаций необходимо выделить следующие:
- акцент (уже в самом названии) не на предприятия, а на имущество (имущественные доли государства);
- приватизация (разгосударствление) перестает быть обязательным ежегодным «плановым мероприятием» правительства и осуществляется в соответствии с «прогнозом» и ежегодно утверждаемой Думой программой;
- в программе приватизации предусмотрены список приватизируемых в течение года объектов (зависит от текущей конъюнктуры) и список стратегических объектов, приватизация которых запрещена (их можно приватизировать только на основании федерального закона);
- расширен набор методов приватизации (за счет легализации уже имевшей место продажи производных ценных бумаг);
- льготы работникам предприятий возможны (скидка от продажной цены акций и др.), но могут быть отменены или приобрести более гибкий характер;
- стоимость «имущественных комплексов» определяется совокупно на основании уставного капитала, балансовой оценки и рыночной стоимости;
- введены коммерческие конкурсы с инвестиционными (социальными) условиями, а инвестиционные конкурсы отменены (если сделка предусматривает наличие инвестиционных условий, то права собственности переходят к победителю после выполнения соответствующих обязательств);
- восстановлено понятие «аренда с выкупом», но «по рыночной стоимости».
В целом законотворческая деятельность имела большое значение. Как показывает практика, даже упоминание о возможности принятия того или иного нормативного акта самым прямым образом воздействует на ожидания экономических агентов (инвесторов). Более того, уже проекты наиболее весомых законодательных актов начинают жить своей жизнью, создавая определенный террор среды для сопряженных подзаконных актов и правовой базы в целом. В этом смысле нет более дестабилизирующего фактора для инвесторов, чем экономически непродуманные статьи политизированных проектов законов.
Необходимо отметить и новый этап номенклатурной борьбы за сохранение контроля в ряде отраслей экономики, которая резко активизировалась с началом обсуждений в правительстве вариантов продажи федеральных пакетов акций. Фактически, в 1995–1996 гг. произошло очередное (пожалуй, первое после августа 1993 г.) крупное столкновение функциональных и отраслевых ведомств, противоречивые интересы которых совершенно очевидны: обеспечение бюджета (продавать пакеты акций) против сохранения видимости своей нужности если не предприятиям, то хотя бы правительству (держать пакеты акций). По оценкам некоторых экспертов, здесь в пользу отраслевиков работал и политический фактор, прежде всего в силу ставки ряда влиятельных политических группировок на лозунг об эффективном управлении федеральной собственностью.
Таким образом, единая приватизационная политика в 1995–1997 гг. по существу, трансформировалась в:
а) по сути спонтанный процесс остаточной приватизации (пакеты акций рядовых предприятий, оставшиеся после реализации массовой модели);
б) использование приватизационных (квази–приватизационных) инструментов для привлечения политических союзников среди региональной элиты и крупнейших финансовых группировок;
в) заметную «регионализацию» приватизационного процесса, в том числе в политических целях;
г) тесно связанный со всеми указанными выше особенностями процесс консолидации и интенсивного дальнейшего перераспределения собственности между крупнейшими финансовыми альянсами и компаниями – естественными монополиями.
При этом, как уже отмечалось выше, внешне наиболее важной чертой приватизации 1995–1997 гг. является ее использование (или попытка использования) как метода получения бюджетных доходов. Приоритет этой краткосрочной тактической задачи приватизации обусловливает очевидную упущенную выгоду для государства в долгосрочном плане.
Как показала практика, массовый «сброс» оставшихся в собственности государства пакетов акций не принес и не мог принести бюджетных доходов. И в 1995, и в 1996 г. за счет этого источника были получены относительно небольшие суммы порядка 1 трлн. руб. Но тем не менее именно после залоговых аукционов в России необычайно быстро стали увеличиваться представители олигархической прослойки. Российское понимание олигархии несколько отличается от общепринятого. Обычно олигархией называют власть какой–либо группы – военной, финансовой, промышленной (даже латифундисты, случалось, объединялись в олигархическую группу в «банановых» республиках). Такая группа, изначально выделенная не по властному, не по политическому, а по какому–либо иному признаку, приходит к власти (в частности, узурпируя ее) и осуществляет властные полномочия. При этом, естественно, административный ресурс используется для целей олигархической группы.
В России олигархами стали называть наиболее крупных деятелей бизнеса (банкиров, нефтяных магнатов, владельцев империй СМИ и пр.), которые имеют несомненные (пусть даже не очевидные) тесные связи с властью, получили свою собственность (или возможность создать ее почти из ничего, как в случае приватизационных фондов и пр.) при сильной поддержке власти и эффективно влияют на принимаемые властью решения во всех делах, касающихся их бизнеса. При подходящих условиях наши олигархи входят во властные структуры (Черномырдин, Потанин, Абрамович), направляют туда своих представителей (возможно – Калюжный, Гаврин, Яцкевич) или обретают свой статус олигарха сразу после того, как покинут властные структуры (Авен). При этом (в отличие от «канонического» случая) во власти на самых высоких постах могут находиться персоны, сами не являющиеся олигархами, не представляющие кого–либо из них конкретно и не становящиеся олигархами после отставки (те же Гайдар, Примаков, Степашин и мн. др.). Общее между олигархами в традиционном и в российском понимании – использование административного ресурса в своих целях.
Концентрация наиболее крупных и прибыльных российских предприятий в руках небольшого количества людей является, по сути, не только следствием неправильно проведенной приватизации и последующего перераспределения, но и естественной реакцией системы на слабость экономических институтов – прежде всего институтов защиты прав собственности. Современные межстрановые исследования показывают, что концентрация собственности повышается в той же мере, в какой ослабляется защищенность прав собственности, особенно тех, что касаются мелких акционеров.
Сегодня главными героями возможного передела собственности в России становятся олигархи – крупные предприниматели, пользующиеся большим политическим влиянием и контролирующие значительную часть крупнейших предприятий страны. И спрос на закон исходит от этих олигархов, только когда они видят, что их влияние на экономику и политику по некоторым причинам ослабевает. Олигархи не только не поддерживают, а зачастую и эффективно блокируют попытки усилить защиту прав собственности.
Однако помимо перераспределения собственности в экономической политике есть и другие, более приемлемые методы сглаживания последствий приватизации. Это, в частности, изъятие природной ренты. Существует немало аргументов в пользу того, что налоговую нагрузку нужно перенести именно на добывающий сектор. Дополнительные деньги, появляющиеся у нефтяных компаний в связи с повышением мировых цен на нефть, – наиболее подходящий объект для перераспределения, поскольку их изъятие не влияет на стимулы производителя. Иными словами, если забирать у производителя сырья вдвое большую сумму в виде налогов, то принимаемые им экономические решения – о добыче, ценовой политике, снижении издержек – должны оставаться неизменными.
Кроме того, перенос налогового бремени на сырьевой сектор может помочь в борьбе с «голландской болезнью»: ситуацией, когда, к примеру, нефтяной сектор, дающий больше прибыли, чем остальные, привлекает и львиную долю инвестиций.
Несмотря на все аргументы в пользу изъятия ренты, этот вид перераспределения, так же как и передел собственности, не приведет к однозначным положительным результатам. Мировая практика показывают, что страны, существенная часть ВВП которых была связана с нефтью и изъятием природной ренты, стагнировали даже в период высоких цен на нефть. Активное вмешательство государства, пусть и с благой целью лечения сырьевой зависимости, как правило, усиливает структурные перекосы. Теоретически роль государства может быть позитивной в случае «провала рынка» – неспособности независимых экономических агентов учитывать внешний эффект их действий.
В России рассмотрение проблемы передела собственности на сегодняшний день крайне актуально. В процессе выборов в Думу 2003–го и президентских– 2004 г. выяснилось, что весьма значительная часть россиян поддерживают идею пересмотра итогов приватизации. В том, что немалая часть населения одобряет возможность перераспределения собственности от богатых к бедным, нет ничего необычного – подобные настроения есть даже в развитых странах. Но если во многих странах неравенство – это наследие исторического развития, то в России оно имеет иную экономическую природу.
Концентрация наиболее крупных и прибыльных российских предприятий в руках небольшого количества людей является, по сути, не только следствием неправильно проведенной приватизации и последующего перераспределения, но и естественной реакцией системы на слабость экономических институтов – прежде всего институтов защиты прав собственности. Современные межстрановые исследования показывают, что концентрация собственности повышается в той же мере, в какой ослабляется защищенность прав собственности – особенно тех, что касаются мелких акционеров.
Если бы сегодня (при помощи административных мер и последующей новой «честной» приватизации) собственность удалось перераспределить, добившись снижения имущественного неравенства, это было бы временным явлением– собственность вновь будет концентрироваться в руках небольшого числа физических лиц.
В постиндустриальном обществе именно богатые стремятся к полной защите прав собственности, поскольку они потеряют больше всех при любом процессе перераспределения – будь то налогообложение с прогрессивной шкалой или просто деприватизация. В начале 1990-х гг. российские реформаторы и их советники так представляли себе создание института защиты прав собственности: сначала собственность раздается в частные руки (не важно, как и кому, главное – быстро), а потом новые собственники становятся естественными сторонниками установления режима защищенных прав собственности. В России эта простая схема (собственники – спрос – права собственности) не сработала, во всяком случае, пока.
К сожалению, нет положительных примеров перераспределения акционерной собственности в рамках государственных реформ. Так, многие латиноамериканские страны, где ставился вопрос о перераспределении земли (соответственно, неравенство выражалось в первую очередь в имущественном неравенстве, а не в неравенстве доходов), оказались в XX в. втянуты в бесконечный круговорот. Бедные оказывают политическое давление на элиту и бедные получают землю. После этого богатые (бывшая элита) совершают очередной переворот – собственность перераспределяется обратно, зачастую к прежним владельцам. Через некоторое время политическое давление заставляет богатую элиту проводить демократические выборы, на них побеждает левый политик–популист – и цикл начинается заново.
В 2001–2005 гг. российская экономика растет относительно высокими темпами. Однако в условиях угрозы перераспределения богатые будут вынуждены тратить огромные средства для поддержания своей политической власти. Все эти средства – потерянные инвестиции, ведь и перераспределительная деятельность власти, и борьба с ней по определению ничего не добавляют к ВВП.
Сейчас олигархические группы делают прозрачной структуру собственности их компаний – в частности, и под давлением необходимости выхода на мировые рынки капитала, и под вниманием административных органов. В любом случае это свидетельствует о возрастающем желании олигархов уважать права собственности других. И если в экономике прошлого десятилетия важнее всего был контроль над финансовыми потоками, то сейчас права собственности играют все большую роль. Большая открытость и улучшение корпоративного управления приводят к росту капитализации.
Итак, несмотря на то что исключительно неравномерное распределение богатства – во многом результат последнего десятилетия – негативно сказывается на экономическом развитии России, насильственное перераспределение, как бы оно ни проводилось и чем бы ни мотивировалось, не принесет пользы. Попытки сгладить неравенство с помощью пересмотра результатов приватизации крупных предприятий или попыток полного изъятия природной ренты не приведут к успеху – в лучшем случае Россия окажется втянутой в бесконечный цикл переделов собственности и ее последующей концентрации.
11.3 Финансовый кризис 1998 года
Одним из серьезнейших испытаний для трансформирующейся российской экономики, на некоторое время затормозивших ход реформ стал финансовый кризис 17 августа 1998 г. Нельзя сказать, что эти события грянули как гром среди ясного неба. За несколько дней до 17 августа многие банки прекратили продажу валюты населению в обменных пунктах. Банки предлагали рублевым вкладчикам неслыханно высокие проценты – до 70% годовых. Финансисты и банкиры, которые понимали ситуацию, предвидели какие–то решительные шаги правительства, а те, кто мог, принимали свои меры. Как и ранее, самой эффективной мерой было превращение денег, в том числе бумаг типа ГКО–ОФЗ, в доллары, а еще лучше – увод этих долларов за границу (бегство капитала).
Здесь рассмотрены три главные «реформы», объявленные в понедельник 17 августа.
Правительство односторонним актом отказалось от погашения на договорных условиях государственных рублевых обязательств (ГКО–ОФЗ), срок которых истекал до конца 1999 г. Это означало и отказ от выплаты процентов, поскольку они выплачивались в виде разницы между покупной и номинальной ценой ценных бумаг. Была обещана реструктуризация (новые условия погашения) этих ценных бумаг. Теперь невозможно установить, кто пустил тогда в средствах массовой информации слово дефолт, ранее неизвестное не то чтобы населению, но и, полагаю, 99 % российских экономистов. Строгое определение из американского финансового словаря гласит: «Неспособность должника производить своевременные выплаты процентов или основного долга или соблюдать какие–либо другие условия облигации, ипотеки, аренды и иного контракта». Правда, слово «неспособность» в данном случае лишь приблизительно соответствует английскому термину failure; можно было бы сказать «отказ». Во всяком случае, мы видим, что действия российского правительства вполне подпадают под это определение.
· Вместо прежнего валютного коридора 5,25–7,15 руб. за доллар был объявлен коридор 6,0–9,5 руб. за доллар. (Фактический курс в последний рабочий день составлял 6,3 руб..) Трудно сказать, намеревался ли всерьез Центральный банк удерживать курс доллара в новых пределах, ниже уровня 9,5, или за этим скрывалось лишь желание не возбуждать излишней паники. В любом случае это стало девальвацией рубля, на момент объявления которой не были определены ее размеры. Уже 2 сентября Центробанк объявил об отказе от валютного коридора, что означало принципиальное изменение валютного режима – переход к плавающему курсу. Тем самым формальные пределы девальвации были устранены, была открыта дорога для обвала рубля.
· Правительство, формально ссылаясь на статьи Устава МВФ о допустимости ограничений на валютные операции капитального характера, ввело 90–дневный мораторий (временное запрещение) на погашение российскими банками и фирмами полученных ими заграничных кредитов, включая выплаты по срочным (форвардным) контрактам. Это «запрещение» можно было также толковать как разрешение российским должникам не погашать свои долги под предлогом форс–мажорных (непреодолимых) обстоятельств – действий государства.
Отказ от твердого валютного курса, переход к «плаванью» и последующая девальвация стали мерами, которые в основном соответствовали «мировым стандартам». Аналогичным образом в период кризиса действовали азиатские страны, а позже
Бразилия. Цель этих мер очевидна – защита валютных резервов, остановка бегства иностранных и национальных капиталов, поощрительное воздействие на экспорт и ограничительное воздействие на импорт. Как всегда в экономике, да и в жизни, за возможные позитивные эффекты приходится платить. Отмена коридора означает утрату той относительной валютной стабильности, которая так важна для нормального хода экономических процессов. Эти страны, подобно России, были вынуждены согласиться на такую цену.
Однако ни одна страна не проводила мер, аналогичных российскому дефолту и российскому мораторию. Вероятно, выгоды от таких мер признавались недостаточными в сравнении с экономической и политической ценой. Эта цена состояла в подрыве доверия внутренних инвесторов и, в еще большей степени, мирового финансового сообщества к правительству, банкам и фирмам страны, которая решилась бы на подобные шаги. Кому хочется быть изгоем мировых финансов? Это может отрезать страну от всяких внешних источников капитала, обречь ее на экономическую (в какой–то мере и политическую) изоляцию.
Каково рациональное объяснение действий российского правительства? Назначение дефолта, очевидно, сводилось к тому, чтобы освободить федеральный бюджет от выплат по краткосрочным обязательствам. Мораторий должен был спасти крупные российские банки, которые не имели ресурсов для погашения срочных долгов иностранным кредиторам. Конечно, для России потеря доверия и престижа, связанная с такими «экзотическими» мерами финансовой политики, тоже имела немалое значение. Тем не менее, этим пренебрегли.
Наличие в России длительного и многостороннего финансового кризиса не вызывает сомнений. Однако этого недостаточно для ответа на вопросы, которые задают критики. Они утверждают, что в течение нескольких месяцев 1997–1998 гг. правительство и Центробанк больше плыли по течению, чем реально боролись с надвигающимся взрывом, а в августе впали в состояние паники и наломали дров, после чего бросили население на волю экономического урагана. Естественно, что в таких условиях отставка руководителей стала неизбежна.
В распоряжении правительства имелись возможности более спокойного разрешения проблемы ГКО–ОФЗ. Внутренними держателями этих бумаг выступали в основном Центробанк, Сбербанк и группа крупных коммерческих банков, причем последние отчасти представляли интересы заграничных инвесторов. Реструктуризация и пролонгация (продление сроков погашения) этих обязательств были по меньшей мере мыслимы путем договоренности с кредиторами. Даже независимо от этого государство могло избавиться от своих обязательств путем девальвации рубля, которая сразу уменьшила бы реальные размеры долга, и денежной эмиссии (пусть, в известной мере инфляционной) для его погашения. При наличии у государства суверенного права на эмиссию национальной валюты экономических ограничений на обслуживание и погашение государственного долга, номинированного в национальной валюте, не существует.
Что касается банков, то банки влезли в валютные долги, пренебрегая риском девальвации рубля, которая могла увеличить (и в конечном счете увеличила) их обязательства в рублевом выражении соответственно размерам девальвации. Банки получили в этом поддержку правительства и Центробанка, которые обещали не трогать курс рубля. Причина такого подхода лежала отчасти в характере личных отношений, сложившихся между руководителями государства и владельцами крупнейших банков.
Как и в странах Азии и Латинской Америки, вопрос о времени, формах и размерах девальвации национальной валюты оказался центральным для российского кризиса. Начиная с 1995 г., когда впервые был введен валютный коридор (гарантированные пределы изменения курса рубля), экономисты отмечали нараставшую завышенность этого курса, по крайней мере в смысле воздействия курса на внешнюю торговлю и движение капитала. Высокий курс рубля, который поддерживал Центробанк, был выгоден импортерам, которые дорого продавали на внутреннем рынке ввезенные по низким рублевым ценам товары, и банкирам, которые могли выводить капиталы за границу и получать там выгодные кредиты, обменивая по высокому курсу рубли на иностранную валюту. Напротив, эффективные экспортные отрасли как бы облагались дополнительным налогом, поскольку были обязаны продавать большую часть валютной выручки по этому высокому для рубля (низкому для доллара) курсу. Экономическая реальность подтверждала теорию и опыт многих стран: импорт искусственно раздувался, экспорт сдерживался, капитал уходил за границу, население увеличивало свои долларовые накопления. Валютные резервы Центробанка были недостаточны, чтобы обеспечивать высокий курс рубля на рынке путем продажи долларов; эта же ситуация поглощала деньги, которые поступали от кредитов МВФ и из других внешних источников.
Центробанк мог и должен был своевременно сделать валютный коридор более широким, более наклонным, допустив постепенное и контролируемое понижение курса рубля задолго до августа 1998 г. Возможно, Россия не имела бы такого шока, если бы подошли к августу с курсом 8–9 руб. за доллар, а не 6 руб. с копейками. Это звучит очень актуально и в 2006 г., когда вследствие резкого удорожания нефти российский рубль дорожает по сравнению с долларом США и Евро, резко снижая конкурентоспособность отечественной продукции.
Непосредственные последствия выглядели катастрофическими и в немалой мере были такими. Курс рубля к доллару на валютной бирже упал к концу августа на 40 %, а концу сентября – на 60 % по сравнению с докризисным уровнем. Индекс потребительских цен оказался в сентябре на 45 % выше, чем в июле. По темпам и размерам эти показатели намного превосходили аналогичные цифры других кризисных стран. Как курс, так и цены товаров совершали дикие скачки, сколько-нибудь нормальный ход валютных операций был нарушен.
Российская банковская система фактически перестала функционировать. Почти все крупные банки оказались банкротами, прекратили операции с клиентами и заморозили их счета. Тысячи предприятий не могли использовать свои оборотные средства. Центробанк только фиксировал эти факты, в одни банки назначая свою администрацию, у других отзывая лицензии. Толпы отчаявшихся вкладчиков осаждали отделения коммерческих банков: даже Сбербанк, чьи обязательства считались гарантированными государством, ввел ограничения на выдачу валютных вкладов.
Рухнул престиж России на мировых финансовых рынках. Рейтинговые агентства, оценивающие платежеспособность и надежность заемщиков, скачкообразно понижали финансовые рейтинги (оценки) правительства, регионов России, российских банков. Это означало, что любой доступ к внешним источникам финансирования для России был отныне заблокирован. Ведущие западные банки создали специальный комитет для отстаивания своих интересов в связи с дефолтом по ГКО–ОФЗ. Международный валютный фонд закрыл очередные транши согласованного в июле 1998 г. кредита. Грозит ли России новый кризис, поскольку первое предупреждение уже было в 2004 году, когда банковская система вновь осталась в депрессионном состоянии?
Можно сформулировать несколько фундаментальных положений по этому вопросу.
Первое. Создавая рыночную экономику и современную финансовую систему, Россия должна принимать во внимание соответствующие риски. К числу таких рисков относятся финансовые кризисы. Автомобилизация многократно увеличивает риск дорожных происшествий, но это не основание отказываться от автомобиля. Это же можно сказать о рынке и современной финансовой системе.
Второе. Каждый кризис имеет собственное лицо. Повторение конкретной ситуации августа 1998 г. маловероятно. В частности, иностранный спекулятивный капитал, который сыграл заметную роль в тех событиях, вовсе не обязательно должен быть важным фактором в каком–то новом кризисе. Но это не исключает того, что кризисная ситуация может сложиться иначе.
Третье. Государство и его политика – важнейший фактор, способный предотвратить финансовый кризис или хотя бы минимизировать его тяжесть. В этой политике свое место должны занимать административные меры: контроль над движением капитала, надзор над банками, обеспечение налоговой дисциплины. Но они должны быть подчинены макроэкономической политике, основанной на принципах рыночной экономики. Иначе с водой можно выплеснуть ребенка: в борьбе с вредным чрезмерным либерализмом в экономике лишиться решающих преимуществ рынка. Это отбросило бы Россию в советское прошлое.
11.4 Социально–экономические проблемы РФ на современном этапе
Говоря об экономических проблемах России 2000-х гг., осуществим некий ретроспективный взгляд на те ошибки, которые совершались в ходе предыдущих реформ. Положение дел в российской экономике и анализ ее развития показывают, что в последнее время буквально на глазах замедлился тот экономический рост, который наблюдался три прошлых года. «Регенерационный подъем» после почти 10-летнего полу катастрофического спада был обусловлен занятием российской продукцией тех “ниш сбыта”, которые образовались в результате дохода от роста экспортных цен на нефть и девальвации доллара 1998 г. На сегодняшний день этот процесс себя исчерпал и движется по инерции. В ситуации общепризнанного спада мировой конъюнктуры мы будем обречены на сокращение темпов роста экономики, что уже просматривались в 2002 г. – если не найдем внутренних источников развития, компенсирующих внешний спад.
Единственным выходом из создавшейся ситуации для обеспечения нормального и стабильного роста является качественная и органическая модернизация российской промышленности, которую невозможно провести стихийно, без сознательного проведения определенной политики совместными усилиями государства и частного капитала, сложившегося за последнее десятилетие в России как экономическая сила и по потенциалу как минимум не уступающего его госсектору.
Потребность в модернизации обусловливается в первую очередь тем, что значительное количество производителей российских товаров, которые сегодня находятся в нише «цена и качество» – неконкурентоспособны при повышении покупательной способности российского населения. В последнее время эта тенденция проявляется в виде роста импорта из стран как ближнего, так и дальнего зарубежья в соответствии с ростом уровня жизни населения. Неспособность народного хозяйства СССР, успешно и выборочно производившего уникальную в мире космическую, военную и прочую технику, обеспечить собственный потребительский рынок конкурентоспособными товарами отечественного производства была одним из двух (наряду с перекрытием каналов «вертикальной мобильности» в эпоху «застоя») основных факторов, стремительно разрушивших «ту страну» – к полной неожиданности, как для абсолютного большинства ее населения, так и для всего мира. Необходимо прямо признать, что по этому параметру состояние экономики «новой России» в новом тысячелетии технологически и ресурсно еще хуже, чем в начале цикла хозяйственных преобразований конца прошлого столетия. Для того чтобы произвести нормальную конкурентоспособную продукцию (имея в виду растущее старение парка оборудования российских промышленных предприятий), необходим выход на качественно новые технологии – именно эти условия и диктуют необходимость ускоренной модернизации российской промышленности. Без этого невозможно обеспечить переход от 3–го и 4–го экономических укладов к 5–му и переход в постиндустриальное общество. В ситуации, когда нынешний мировой экономический кризис вызвал в целом ряде наиболее развитых стран проблему реиндустриализации, у технологической модернизации российской промышленности как все еще основного уклада экономики страны появляются дополнительные шансы, – разумеется, при благоприятном международном климате для инвестиций. Основными конкурентами нашей страны в этой «промышленной нише» международного разделения труда становятся Китай, Индия, Бразилия и Мексика.
Именно «наслоившиеся» проблемы преодоления сложившейся технологической индустриальной многоукладности, оказались неразрешимыми для Советского Союза в 1985–1988 гг., вызвав необходимость в проведении реформирования государственно– экономической системы. Поскольку проведение реформирования конца ХХ столетия обернулось для страны распадом не только старой государственности, но и культурно– цивилизованным «надломом» (по степени «войны» ценностных ориентации разных слоев общества сопоставимым даже не с Расколом XVII века «внутри православия», а с «революцией сверху» Петра I и Великим Октябрем), то – вместо обещанного «процветания» – экономические преобразования для общества привели к многочисленным неприятным экономическим последствиям. Выиграло от преобразований (судя по социологическим исследованиям начала нового века) менее 10% населения, еще около трети общества считает, что материальное положение их семей за минувшее десятилетие, скорее, не ухудшилось или незначительно улучшилось.
Радикальное «реформирование» произошло за счет резкого падения производства и, соответственно, падения уровня жизни большинства населения: примерно 40 % сегодня (по самооценке) живут хуже, чем в СССР, но пока терпеть можно, а за последнюю пару лет появились сдвиги к лучшему.
Катастрофическими материальные последствия «скачка в капитализм» оказались примерно для 20 %, причем половина из них (десятая часть общества) впала в полную безнадежность и ни в какие «улучшения» для себя и детей больше не верят. Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что архаизация сознания и бытия России в результате «отката» после неудачной модернизации не приняла крайних форм российского бунта – прежде всего потому, что традиционное общество было ликвидировано (в отличие от Средней Азии и большей части Кавказа) еще в советский период, а социалистическая «культурная революция» как форма модернизации себя исчерпала за два поколения.
Пример таких стран, как Пакистан, Иран, Ирак, Алжир, где невозможность для общества культурной перестройки и осуществления на этой базе модернизации страны с резким повышением уровня жизни населения привела к тому, что они превратились в «страны–изгои» с тотальным диктатом со стороны целой философии исламского фундаментализма, показывает, что в ходе распада СССР наша страна в процессе «реархаизации» пока не перешла опасной черты.
Сегодня основная масса городского российского общества «инкорпорировала» современные мировые цивилизованные ценности не в меньшей степени, чем госчиновники или предприниматели. Уровень советского (+ не до конца развалившегося в последующие 10 лет) образования и жизненный опыт основной массы российского населения, позволяет ему теперь ставить вопрос: что оно получит от новых реформ практически «здесь и сейчас». От президента Путина население хочет дальнейших
«преобразований с участием народа и в интересах большинства народа», в соответствии с известной формулой Линкольна. В том случае, если нынешнее государство и тесно переплетенный с ним «большой бизнес» попробуют возложить на общество тяготы очередных «переходных невзгод» в расчете «сойдет, как всегда – ибо сошло в прошлый раз», результат будет другим. В конце 1980-х годов у десятков миллионов людей не было более чем жизненного десятилетнего опыта существования в ситуации, когда государство их «бросило выживать, как хотят» – включая миллионы людей с повседневным «опытом собственников». Разумеется, они по-прежнему в основной массе плохо доверяют друг другу, и предпочитают – в соответствии с историческими традициями веков – «убежать от государства», а не сплотиться и защищать свои интересы организованно «на местах проживания». Только бежать в начала ХХI в. основной массе грамотных недовольных больше некуда – они все еще составляют большинство населения по–прежнему индустриальной – городской страны, и пока новые «образовательные реформы» не понизили жизненные стандарты большинства молодежи окончательно, любым «реформаторам» придется с этим считаться… «Продолжению модернизационных преобразований» действительно, нет альтернативы: большинство горожан России по–прежнему (начиная со времен «позднего Брежнева») – хочет жить «как в Европе», т. е. в стабильном обществе массового потребления. Только теперь десятки миллионов «живьем» побывали в таком обществе (а миллионы даже в нем работали) – и ныне имеют о «Западе» и о России отнюдь не романтические, а весьма реалистические представления. Альтернатива в том – за чей счет проводить реформы. Если для большинства и в его интересах – диктатура обычно бывает не нужна; если для тех, кто опять «знает как надо» – она неизбежна, вопрос только в степени ее жесткости и длительности. Впервые в истории России у либеральной бюрократии есть массовая база для преобразований по всей стране, пока Россия недовольна плохими – корыстными «прежними реформаторами», а не реформами как таковыми. Практически, именно осуществление модернизации промышленности, науки, обороны, образования и медицины в начале нового тысячелетия будет определять, превратится ли Россия в нормальный элемент системы цивилизованных стран – или в «заповедник» для страны– изгоя, от которой все в лучшем случае постараются отойти подальше.
В случае неудачи очередной попытки модернизации страны вполне возможен распад России примерно на три страны: видимо, это будет европейская часть (не обязательно как единое целое), урало-сибирская, а дальневосточная часть превратится в «зону освоения» – в основном китайского. Попытка такими небольшими странами осуществить «следующую модернизацию со встраиванием в мировое сообщество» и будет расплатой за неудачу этой попытки модернизации, как неудача предыдущей привела к распаду СССР.
Выводы
«Шоковая терапия» – это ускоренный переход к рыночной экономике, путь, разработанный монетаристской школой экономической теории. И если на Западе это дало положительные результаты, то в России, долгое время не знающей, что такое рынок, монетарные методы не дали такого же эффекта. Либерализация цен была необходима, в первую очередь, для борьбы с дефицитом продукции, только проходить она должна была не за несколько недель, а в течение более долгого времени, чтобы избежать тех тяжелых социальных последствий.
1) Приватизация – это неотъемлемая часть рыночных экономических реформ, но четких целей, задач, механизмов и желаемых результатов реформаторами поставлено не было, поэтому страна оказалась расколотой на неравноценные социальные группы.
2) Возможно поставить вопрос реприватизации наиболее важных для страны предприятий, которые были проданы на втором этапе приватизации за бесценок.
3) Одна из главных причин дефолта 1998 года и тяжелейшего банковского кризиса – это строительство ЦБ и правительством очередной финансовой пирамиды (ГКО) и непомерное укрепление курса рубля.
4) Главная проблема для России XXI в. – это модернизация экономики, осуществление инвестиционной деятельности, притом не столько за счет иностранных капиталовложений, сколько за счет собственных. | 
